And the world moves in slow-mo
Straight to my head
like the first cigarette of the day
У меня есть всего несколько воспоминаний о феврале-марте, всего несколько славных моментов, которые удалось пронести через годы. И одно из них про весну. То славное время, когда я прогуливала школу в центре города. Небольшая площадь у набережной, скамейки, заполненные мамами с детьми, детьми без мам, школьные рюкзаки, радость окончания школьного дня, тусклый свет конца февраля, залежи подтекшего грязного снега. Дети, дети с их радостными повизгиваниями и играми, вот что придавало ощущение тому времени. Ты не один, у тебя есть будущее, мама, рюкзак и школьные товарищи. А я сидела среди всего этого,
чужого будущего, чужих жизней, на одной из этих скамеек, продуваемая холодных после зимним ветром, одинокая. Ничем не отличающаяся от всех этих людей, хотя и не имеющая тому доказательств
(1), точно такая же, как сейчас. Холод и тепло.
Это так несправедливо, и я знаю, что оценка эта совершено детская, но все же, почему мысли сказанные вслух, выпотрошенные изнутри на бумагу, рассказанные кому-то в беседе - такие бестолковые? Как выходит, что наружу складные предложения вываливаются нелепыми словами? Мне стыдно и я теряюсь. Будто внутри сидит гений, а наружу выглядывает иванушка-дурачок. Мое вечное проклятье – хочу писать хорошо, а пишу дерьмово.
Мало кто знает, но я могу говорить, не замолкая, не запинаясь, не затыкаясь – часами. (Некоторые способности вполне реально воспитать в себе.) Из моего реального окружения об этом знают лишь два человека, на которых способность и проверенна. Я каждый раз рассказываю одну и ту же историю, что хотела работать на радио, что на радио нужно говорить не замолкая и т.д. На самом деле я не готовилась работать на радио никогда, мне лишь казалось классной идеей быть готовой, что я смогу в случае если представится возможность. Вся моя жизнь в одном предложении.
Луплю по старой, разваливающейся клавиатуре, как чертов джанки, добравшийся до ложки со шприцем, воображая в углу рта сигарету, а на месте трясущихся клавиш старую добрую печатную машинку. Слова. Бессмысленная, переоцененная хрень. Те самые люди, с которыми я делилась своей способностью не замолкать, задавали в последнее время один и тот же, в высшей мере идиотский вопрос: «Что нового?». Пара часов, как не хочу умирать, спасибо, что спросили. Again.
Одному из них, старому товарищу, с которым связаны целых десять лет моей жизни я ответила, что целыми днями плачу и сплю. «А чего плачешь?» «Да как-то смеяться нет причин.» История тут же замялась, вероятно мысленно он в очередной раз, согласно своей привычке, пробормотал «ну бывает», и все вопросы отпали сами собой. Ох вы мои дорогие и любимые, лучшие, и не совсем, гребанные друзья, как же здорово, что вы есть в моей жизни, со своими жизнями, столько бесконечно равнодушные к жизни моей.
\60Безразличие. Безразличие и деньги, если быть точным. Вторая тема особенно интересует всех вокруг кроме меня (что “добавляет” мне френдов на фэйсбуке, of course). Привет, меня зовут без-разницы-как, мы старые добрые знакомые и готовы вынести тебе мозг своими планами на жизнь, и если кратко – мы хотим денег. И это все. Одна такая старая добрая делилась такого рода планами последние три-четыре наши встречи в кофейне. Я курила одну за другой, обпивалась кофе, до судорог в желудке, но так и не поняла, за что? К чему вам эти бумажки (сраные какашки, ну никак было не удержаться), которые внезапно, за последние лет пять понадобились всем и каждому. И куда вы все просрали фантазию и вдохновение, для того, чтобы разумно расходовать этот бумажный эквивалент свободы? Деньги – это единственная песня Zемфиры со смысловой нагрузкой, понятная мне из её нового альбома, но не более.
Говоря о музыке не могу не восхитится что Zемой, что Сплином, что давно почившими на ниве трех полосок и любовью к Максим группой Animal Джаzz. Ребята, что были вдохновителями моей юной неокрепшей души стали писать очумело прекрасные альбомы современности. Те самые, которые скачал, послушал и с матами-перематами удалил с компьютера, на радость правообладателя. В мгновения, когда пальцы замирают прекращая насиловать "отстукивающие" с громким скрипом клавиши, из колонок доносится Elbow. Почему люди не знают про мужчину-мечты Гая Гэрви и Modest Mouse, к примеру – остается загадкой.
Когда замолкает голос Гая, можно услышать стук дождя за окном, самого настоящего, первого весеннего, без примеси снега, но со вздохами того самого, «теплого» ветра. Как ты, спрашиваю я саму себя, и себе же отвечаю – по-прежнему выживаю. По прежнему засыпаю с мыслью, что если завтра не открою глаза – мир останется прежним. Жизнь останется. Даже если и не со мной. И небо будет столь же пронзительно голубым, что и тогда, когда мои глаза видели. И никому, по-прежнему, не будет дела, есть я или нет. И это нормально, потому что если не похуй – значит не выжить.
Я надеюсь, что это единственная причина, почему вам не важно, что я и как я. «Как ты?» - простой и светлый вопрос, который я так давно не слышала. Не тот, что автоматом пишут в смс, а тот, что задают, желаю услышать ответ, как если бы ты был частью чей-то жизни. Не моя история, я знаю.
Потому что если бы вы спросили, я бы поделилась этой записью, сумбурной, бессмысленной. В моем стиле. Пусть даже вслух.
Столько недосказанного, столько отшлифованного. Не умею писать, с годами думаю, что и думать не могу, и теряю чувство человечности с каждой не рассказанной историей. Who cares? Я дома, забавное совпадение, что вернулась, как и обещаю каждый раз - I come with the rain. На спине кровоточит рана, дыра в сердце больше не растет, хотя само сердце уменьшается с каждым вздохом, с каждым днем и месяцем. Каждый шаг – назад к прошлому, каждый равнодушный взгляд - завершает нашу историю. Некоторое дерьмо - бесконечно.
And I can't move my arm
Through the fear that you will wake
And I'm five years ago
And three thousand miles away
(1)"A Fairy Tale of New York" J. P. Donleavy